Эмма снова остановилась, на ее губах выступила пена. Ледяной воздух раздирал легкие. Боль была сильнее звука, сильнее слепящего света. Страдание, разрушающее все на своем пути. Эмма была готова все бросить, позволить неведомому существу ее догнать. Несколько минут назад Нечто внезапно возникло перед ней и попыталось вонзить в нее свои огромные стальные когти. Оно промахнулось. Теперь Нечто мчалось за ней по пятам.

«Neun, acht, sieben, acht, vier… 98784… 98784…»[19] Эта последовательность цифр не переставая крутилась у Эммы в голове. Именно эти цифры она видела на спидометре в момент аварии. Из-за них она врезалась в дерево.

«98784».

Почему она решила свернуть на своей старой машине на ту скользкую дорогу? Время хотела сэкономить. Теперь ей дорого придется заплатить за свою неосмотрительность.

Следы шин… Слава богу, снег не полностью их засыпал. Они точно куда-нибудь да приведут. В какой-нибудь охотничий домик, быть может, в гостиницу.

Перчаток нет. Штаны намокают от снега, он липнет к ботинкам. Волосы покрывает иней. Сколько времени она еще продержится?

Хруст. Она повернулась, рот у нее приоткрылся, воздух со свистом вышел из легких, как у заядлого курильщика.

– Давай! Сюда! Чертов ублюдок! – Она развела руки в стороны и заорала: – Сюда!

Ничего. Нечто шло за ней, выслеживало, но не нападало. Жестокая игра кровавого хищника.

Эмма перешла на шаг, она больше не могла бежать. Больше не могла. Даже несмотря то, чем грозила ей эта остановка.

«98784… 98784… 98784…» Стучало в висках… Ей хотелось расшибить голову о камни…

«Думай… Где ты находишься? Так… Так… Шварцвальд… Вильдзеемор. Самое сердце Вильдзеемора. Мертвая земля. На краю света. Чертова земля».

Эмма умирала.

«Эмма! Тебя зовут Эмма Шильд! Эмма Шильд! Эмма Шильд! Тебе двадцать девять лет! Ты продаешь страховки, отвратительная работа, тебе постоянно надо ходить пешком! Ты все время ходишь пешком! В школе ты была чемпионкой по бегу! Были медали! Полумарафоны! Вот и сейчас – беги! Грейся! Главное, чтобы тело сохраняло тепло… Чего бы это ни стоило…

Ты уже два часа бредешь… Может быть, три… или четыре. Следы, следы. Большая машина… Джип, наверное… Несколько человек… Ты придешь в теплое место… Тебя приютят… Предложат отличный обжигающий кофе, одеяло… Потом ты примешь ванну… так что кожа гореть будет. Да! Гореть…

Куда ты ехала? Куда ты ехала до аварии? Да… На похороны бабушки… Бабули Мармеладки… Не следовало, конечно, туда ехать… Надо было сразу двигаться в сторону Польши… Так я и думала… Ради тебя, ма… Я это ради тебя сделала… Нет, не ради нее… Не ради… Я их всех ненавижу. Они виноваты… Это они виноваты…»

Эмма потерла виски так, что казалось, голова вот-вот лопнет. Волосы… Если бы у нее были длинные волосы! Они хотя бы защитили ей уши. Худое тело, худое… Сейчас она все бы отдала за тонкую жировую прослойку под кожей… Жирного жира, теплого жира! Теплого…

Она упала на колени в снег.

Все кончено.

Вдали у горизонта поднимался густой столб черного дыма.

Спасение.

Или начало конца.

Давид встал из-за стола, радостно хрустя пальцами. С утра написано уже пять страниц, а еще только одиннадцать часов. Невероятно.

Он потер глаза. Бо́льшую часть ночи он занимался тем, что перерывал всю лабораторию, уверенный, что вокруг него скрыты и другие номера Палача. Числа, записанные во время замеров, цифры на антисептике, этикетки на хирургических повязках, он все тщательно проверил… Естественно, ничего не нашел. Что же тогда это было? Простое совпадение? Возможно. Удары сердца, ничего более. Но два номера из семи…

И к тому же этот звук, поднимавшийся из глубин узловатого дерева. Его объяснить гораздо труднее. Ветер? Вероятно… Может быть, все дело в вибрации старого дерева… или в таинственном лесе?

Как бы то ни было, на своей работе Давид каждый день сталкивался с необычными вещами. У мертвых девушек, попадавших на его металлический стол, текли слезы, когда он надреза́л им горло. Банальная физиология, говорили ему. Как-то раз он склонился над ребенком – Аленом Мукье – всю оставшуюся жизнь Давид будет помнить это имя, – и у него запотели очки, когда он начал зашивать мальчику рот. Ледяное облачко вылетело изо рта ребенка, умершего три дня назад. Как это объяснить?

А его мать… Его собственная мать…

Однажды он все это поймет. И себя поймет тоже.

Он отправился в гостиную. Технический перерыв, отдых для мозга, расслабиться и снова за документы. Мало-помалу Палач выдаст ему свои тайны. Сеансы психоанализа… И эта странная фобия – боязнь того, что работа сердечной мышцы исчерпает себя… Удары сердца…

У камина Кэти помогала Кларе надеть толстый пуховик, варежки и шапочку. В центре комнаты развалился Гринч, на голове у него красовался черный колпак с прорезями для розовых ушек.

– Что вы сотворили с бедолагой?

– Клара очень хотела, чтобы я его впустила. Как тебе? Милый, да?

Кэти чувствовала себя лучше, на душе становилось легче. Кровотечения внизу живота постепенно сходили на нет, воспоминания об аборте стирались из памяти.

– Он похож на боксера в этом колпаке и с заплывшим глазом. Вам не стыдно его мучить?

– Да ты что! Взгляни только на него! Да, кстати! Ты ничего не заметил?

– Чего, например?

Кэти незаметно кивнула на Клару:

– Твоя дочка!..

Давид принял сомневающийся вид, подперев подбородок рукой.

– Ничего не вижу… Фингал почти исчез?

– Да нет же! Смотри, она без соски!

– А… Точно! Иди к папе, котенок!

В его объятия врезался светловолосый снаряд.

– Как тебе удалось ее убедить? – спросил Давид, обнимая дочь.

– Думаю, это все благодаря Гринчу! Он погрыз соску. И теперь она ее больше не требует! Спасибо, ворчун!

Поросенок хрюкнул с заговорщическим видом.

– Видишь, он понял!

Давид поцеловал Клару в шейку, поставил на пол и подошел к жене.

– Постарайся, чтобы она не сильно к нему привязывалась.

– Но почему?

– Помнишь, Артур говорил, что… что поросенок будет тут всего несколько дней… Он… Он чей-то! За ним обязательно приедут.

Несмотря на теплую куртку, Кэти вздрогнула:

– Но нашей малышке с ним очень хорошо. Ты видел, как они вместе играют? Просто волшебство какое-то. Она с ним всегда такая веселая. И потом, они такие милые, оба с одинаковыми фингалами… Не волнуйся. Если кто-нибудь захочет его забрать, я сумею убедить этого человека оставить его нам!